Неточные совпадения
Левину хотелось поговорить с ними,
послушать, что они скажут отцу, но Натали заговорила с ним, и тут же вошел в комнату
товарищ Львова по службе, Махотин, в придворном мундире, чтобы ехать вместе встречать кого-то, и начался уж неумолкаемый разговор о Герцеговине, о княжне Корзинской, о думе и скоропостижной смерти Апраксиной.
Слова эти
слушают отцы, матери, братья, сестры,
товарищи, невесты убитых и раненых. Возможно, что завтра окраины снова пойдут на город, но уже более густой и решительной массой, пойдут на смерть. «Рабочему нечего терять, кроме своих цепей».
Макаров
слушал речи писателя, не глядя на него, крепко сжав губы, а потом говорил
товарищам...
— Ну, как вы? Оправились? Домой идете? Послушайте-ка, там, в ваших краях, баррикады есть и около них должен быть
товарищ Яков, эдакий…
Клим Самгин промолчал, ему все приятнее было
слушать печальные речи
товарища. Он даже пожалел, когда Макаров вдруг простился с ним и, оглянувшись, шагнул на двор трактира.
— Значит, рабочие наши задачи такие: уничтожить самодержавие — раз! Немедленно освободить всех
товарищей из тюрем, из ссылки — два! Организовать свое рабочее правительство — три! — Считая, он шлепал ладонью по ящику и притопывал ногою в валенке по снегу; эти звуки напоминали работу весла — стук его об уключину и мягкий плеск.
Слушало Якова человек семь, среди них — двое студентов, Лаврушка и толстолицый Вася, — он
слушал нахмуря брови, прищурив глаза и опустив нижнюю губу, так что видны были сжатые зубы.
Она снова, торопясь и бессвязно, продолжала рассказывать о каком-то веселом
товарище слесаря, о революционере, который увез куда-то раненого слесаря, — Самгин
слушал насторожась, ожидая нового взрыва; было совершенно ясно, что она, говоря все быстрей, торопится дойти до чего-то главного, что хочет сказать. От напряжения у Самгина даже пот выступил на висках.
— Нуте-с,
товарищи, теперь с баррикад уходить не дело, — говорит он, и все
слушают его молча, не перебивая. — На обеих баррикадах должно быть тридцать пять, на этой — двадцать. Прошу на места.
Она страдала за эти уродливости и от этих уродливостей, мешавших жить, чувствовала нередко цепи и готова бы была, ради правды, подать руку пылкому
товарищу, другу, пожалуй мужу, наконец… чем бы он ни был для нее, — и идти на борьбу против старых врагов, стирать ложь, мести сор, освещать темные углы, смело, не
слушая старых, разбитых голосов, не только Тычковых, но и самой бабушки, там, где последняя безусловно опирается на старое, вопреки своему разуму, — вывести, если можно, и ее на другую дорогу.
«Мы однажды добрались в пургу до юрты, — говорил отец Никита, — а
товарищи отстали: не
послушали инстинкта собак, своротили их не туда, куда те мчали, и заблудились.
Мы пошли назад; индиец принялся опять вопить по книге, а другие два уселись на пятки
слушать; четвертый вынес нам из ниши роз на блюде. Мы заглянули по соседству и в малайскую мечеть. «Это я и в Казани видел», — сказал один из моих
товарищей, посмотрев на голые стены.
Председатель говорил, а по бокам его члены с глубокомысленным видом
слушали и изредка поглядывали на часы, находя его речь хотя и очень хорошею, т. е. такою, какая она должна быть, но несколько длинною. Такого же мнения был и
товарищ прокурора, как и все вообще судейские и все бывшие в зале. Председатель кончил резюме.
Бывало, поймает
товарища где-нибудь в углу и начнет его расспрашивать:
слушает, удивляется, верит ему на слово и уж так потом за ним и повторяет.
— Нет, — сказал Дерсу, — моя не могу. Моя тебе вперед говори, в компании стрелять амба никогда не буду! Твоя хорошо это
слушай. Амба стреляй — моя
товарищ нету…
Один из тузов, ездивший неизвестно зачем с ученою целью в Париж, собственными глазами видел Клода Бернара, как есть живого Клода Бернара, настоящего; отрекомендовался ему по чину, званию, орденам и знатным своим больным, и Клод Бернар,
послушавши его с полчаса, сказал: «Напрасно вы приезжали в Париж изучать успехи медицины, вам незачем было выезжать для этого из Петербурга»; туз принял это за аттестацию своих занятий и, возвратившись в Петербург, произносил имя Клода Бернара не менее 10 раз в сутки, прибавляя к нему не менее 5 раз «мой ученый друг» или «мой знаменитый
товарищ по науке».
Отец! ты не знаешь, как дорог он мне!
Его ты не знаешь! Сначала,
В блестящем наряде, на гордом коне,
Его пред полком я видала;
О подвигах жизни его боевой
Рассказы
товарищей боя
Я
слушала жадно — и всею душой
Я в нем полюбила героя…
— О! исправди не
слушать их? — лукаво улыбаясь, спросил Канунников. — Ну, будь по-твоему: будь они неладны, не стану их
слушать. Спасибо, научил. Так я, брат, и хлеба-соли им теперь не дам, а тебя с
товарищем попотчую. Послезавтра моя баба именины справляет; приезжайте вечером пирога поесть.
—
Слушайте, — сказал он тихо, хриплым голосом, медленно и веско расставляя слова. — Это уже не в первый раз сегодня, что вы лезете со мной на ссору. Но, во-первых, я вижу, что, несмотря на ваш трезвый вид, вы сильно и скверно пьяны, а во-вторых, я щажу вас ради ваших
товарищей. Однако предупреждаю, если вы еще вздумаете так говорить со мною, то снимите очки.
—
Послушайте, хорошенький кадетик,
товарищи вот говорят, что вы еще невинный… Идем… Я тебя научу всему…
— Черт его знает, я сам никак не ожидал, что он так напишет! — сказал Салов и поспешил нанять извозчика и уехать от
товарища: ему, кажется, очень уж невыносимо было
слушать все эти похвалы Вихрову.
Мать старалась не двигаться, чтобы не помешать ему, не прерывать его речи. Она
слушала его всегда с бо́льшим вниманием, чем других, — он говорил проще всех, и его слова сильнее трогали сердце. Павел никогда не говорил о том, что видит впереди. А этот, казалось ей, всегда был там частью своего сердца, в его речах звучала сказка о будущем празднике для всех на земле. Эта сказка освещала для матери смысл жизни и работы ее сына и всех
товарищей его.
Каждый раз, когда у Андрея собирались
товарищи на чтение нового номера заграничной газеты или брошюры, приходил и Николай, садился в угол и молча
слушал час, два. Кончив чтение, молодежь долго спорила, но Весовщиков не принимал участия в спорах. Он оставался дольше всех и один на один с Андреем ставил ему угрюмый вопрос...
Мать
слушала невнятные вопросы старичка, — он спрашивал, не глядя на подсудимых, и голова его лежала на воротнике мундира неподвижно, — слышала спокойные, короткие ответы сына. Ей казалось, что старший судья и все его
товарищи не могут быть злыми, жестокими людьми. Внимательно осматривая лица судей, она, пытаясь что-то предугадать, тихонько прислушивалась к росту новой надежды в своей груди.
— Он последнее время много читал среди городских рабочих, и вообще ему пора было провалиться! — хмуро и спокойно заметила Людмила. —
Товарищи говорили — уезжай! Не
послушал! По-моему — в таких случаях надо заставлять, а не уговаривать…
Подсудимые внимательно
слушали речь
товарища, лица их побледнели, глаза сверкали радостно.
Он ходил по комнате, взмахивая рукой перед своим лицом, и как бы рубил что-то в воздухе, отсекал от самого себя. Мать смотрела на него с грустью и тревогой, чувствуя, что в нем надломилось что-то, больно ему. Темные, опасные мысли об убийстве оставили ее: «Если убил не Весовщиков, никто из
товарищей Павла не мог сделать этого», — думала она. Павел, опустив голову,
слушал хохла, а тот настойчиво и сильно говорил...
Маленький Федя,
слушая чтение, беззвучно двигал губами, точно повторяя про себя слова книги, а его
товарищ согнулся, поставив локти на колена, и, подпирая скулы ладонями, задумчиво улыбался.
— Ничего я об этом, ваше благородие, объяснить не могу… Это точно, что они перед тем, как из лодки им выпрыгнуть, обратились к
товарищу:"Свяжи мне, говорит, Трофимушка, руки!"А я еще в ту пору и говорю им:"Христос, мол, с вами, Аггей Федотыч, что вы над собой задумываете?"Ну, а они не
послушали:"Цыц, говорит, собака!"Что ж-с, известно, их дело хозяйское: нам им перечить разве возможно!
Я и еще одну позволил и сделался очень откровенный: все им рассказал: откуда я и где и как пребывал. Всю ночь я им, у огня сидя, рассказывал и водку пил, и все мне так радостно было, что я опять на святой Руси, но только под утро этак, уже костерок стал тухнуть и почти все, кто
слушал, заснули, а один из них, ватажный
товарищ, говорит мне...
Его прежний круг был до такой степени выше теперешнего, что когда, в минуты откровенности, ему случалось рассказывать пехотным
товарищам, как у него были свои дрожки, как он танцовал на балах у губернатора и играл в карты с штатским генералом, его
слушали равнодушно-недоверчиво, как будто не желая только противоречить и доказывать противное — «пускай говорит», мол, и что ежели он не выказывал явного презрения к кутежу
товарищей — водкой, к игре на 5-ти рублевый банк, и вообще к грубости их отношений, то это надо отнести к особенной кротости, уживчивости и рассудительности его характера.
Зайдите в трактир направо, ежели вы хотите
послушать толки моряков и офицеров: там уж верно идут рассказы про нынешнюю ночь, про Феньку, про дело 24-го, про то, как дорого и нехорошо подают котлетки, и про то, как убит тот-то и тот-то
товарищ.
Недели две почти каждый день я ходил по вечерам заниматься к Зухину. Занимался я очень мало, потому что, как говорил уже, отстал от
товарищей и, не имея сил один заняться, чтоб догнать их, только притворялся, что
слушаю и понимаю то, что они читают. Мне кажется, что и
товарищи догадывались о моем притворстве, и часто я замечал, что они пропускали места, которые сами знали, и никогда не спрашивали меня.
Мне стало совестно за свое незнание, и вместе с тем, чувствуя всю справедливость замечания Зухина, я перестал
слушать и занялся наблюдениями над этими новыми
товарищами.
Когда придет к тебе
товарищ и скажет: «А вот я вам какую сногсшибательную новость расскажу про
товарища Х.» — то ты спроси его: «А вы отважетесь рассказать эту новость в глаза этого самого господина?» И если он ответит: «Ах нет, этого вы ему, пожалуйста, не передавайте, это секрет» — тогда громко и ясно ответьте ему: «Потрудитесь эту новость оставить при себе. Я не хочу ее
слушать».
— Государь, — сказал он, — не
слушай боярина. То он на меня сором лает, затем что я малый человек, и в том промеж нас правды не будет; а прикажи снять допрос с
товарищей или, пожалуй, прикажи пытать нас обоих накрепко, и в том будет промеж нас правда.
По вечерам на крыльце дома собиралась большая компания: братья К., их сестры, подростки; курносый гимназист Вячеслав Семашко; иногда приходила барышня Птицына, дочь какого-то важного чиновника. Говорили о книгах, о стихах, — это было близко, понятно и мне; я читал больше, чем все они. Но чаще они рассказывали друг другу о гимназии, жаловались на учителей;
слушая их рассказы, я чувствовал себя свободнее
товарищей, очень удивлялся силе их терпения, но все-таки завидовал им — они учатся!
Не волнуйтесь,
товарищ.
Слушайте, вам в визе отказали три месяца назад?
—
Слушай,
товарищ! — сказал Юрий с приметным неудовольствием. — Я до ссор не охотник, так скажу наперед: думай что хочешь о польском королевиче, а вслух не говори.
—
Слушайте,
товарищи! — продолжал Юрий. — Если кто из вас тронется с места, пошевелит одним пальцем, то я в тот же миг размозжу ему голову. А ты, ясновельможный, прикажи им выйти вон, я угощаю одного тебя. Ну, что ж ты молчишь?..
Слушай, поляк! Я никогда не божился понапрасну; а теперь побожусь, что ты не успеешь перекреститься, если они сейчас не выйдут. Долго ль мне дожидаться? — прибавил он, направляя дуло пистолета прямо в лоб поляку.
— И впрямь, — сказал Нагиба, — кой черт велит ему забиться в эту западню, когда за каждым кустом он может от нас спрятаться? Пойдемте,
товарищи. Э! да
слушай ты, хозяин, чай, у тебя денежки водятся?
—
Послушай,
товарищ, — сказал стрелец, посмотрев молча несколько времени на земского, — кажется, ты не о двух головах!
— Безумный! — сказал священник, схватив его за руку. — Иль ты о двух головах?..
Слушайте, ребята, — продолжал он, — я присудил повесить за разбой Сеньку Зверева; вам всем его жаль — ну так и быть! не троньте эту девчонку, которая и так чуть жива, и я прощу вашего
товарища.
(Берет в руки палку.) Ну, Аркадий, мы с тобой попировали, пошумели, братец; теперь опять за работу! (Выходит на середину сцены, подзывает Карпа и говорит ему с расстановкой и внушительно.)
Послушай, Карп! Если приедет тройка, ты вороти ее, братец, в город; скажи, что господа пешком пошли. Руку,
товарищ! (Подает руку Счастливцеву и медленно удаляется.)
По тому, как он внезапно останавливается и взглядывает на
товарищей, видно, что ему хочется сказать что-то очень важное, но, по-видимому, соображая, что его не будут
слушать или не поймут, он нетерпеливо встряхивает головой и продолжает шагать.
Серебряков. Всю жизнь работать для науки, привыкнуть к своему кабинету, к аудитории, к почтенным
товарищам — и вдруг, ни с того ни с сего, очутиться в этом склепе, каждый день видеть тут глупых людей,
слушать ничтожные разговоры… Я хочу жить, я люблю успех, люблю известность, шум, а тут — как в ссылке. Каждую минуту тосковать о прошлом, следить за успехами других, бояться смерти… Не могу! Нет сил! А тут еще не хотят простить мне моей старости!
Трое
товарищей слушают его внимательно, не перебивая, но поочередно заглядывают в глаза ему, как бы говоря...
Илья
слушал бессвязную речь
товарища, чувствовал, что она захватывает его, и молчал.
Илье стало скучно
слушать, — он нетерпеливо двинул свою чашку по подносу и вдруг неожиданно для самого себя спросил
товарища...
Голос у Якова стал слаб и звучал, как скрип пилы, режущей дерево. Читая, он поднимал левую руку кверху, как бы приглашая больных в палате
слушать зловещие пророчества Исайи. Большие мечтательные глаза придавали жёлтому лицу его что-то страшное. Увидав Илью, он бросал книгу и с беспокойством спрашивал
товарища всегда об одном...
На той же липе, в которой Яков устроил часовню, — Пашка вешал западни на чижей и синиц. Ему жилось тяжело, он похудел, осунулся. Бегать по двору ему было некогда: он целые дни работал у Перфишки, и только по праздникам, когда сапожник был пьян,
товарищи видели его. Пашка спрашивал их о том, что они учат в школе, и завистливо хмурился,
слушая их рассказы, полные сознанием превосходства над ним.